Неточные совпадения
— Да вот, как вы сказали, огонь блюсти. А то не дворянское дело. И дворянское дело наше
делается не здесь,
на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю
на них другой раз: как хороший мужик, так хватает
земли нанять сколько может. Какая ни будь плохая
земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
— «Так, так,
на это я согласен, это правда, никто не продаст хороших людей, и мужики Чичикова пьяницы, но нужно принять во внимание, что вот тут-то и есть мораль, тут-то и заключена мораль: они теперь негодяи, а, переселившись
на новую
землю, вдруг могут
сделаться отличными подданными.
Вот еще какие
земли есть! Каких-то, каких-то чудес
на свете нет! А мы тут сидим, ничего не знаем. Еще хорошо, что добрые люди есть; нет-нет да и услышишь, что
на белом свету
делается; а то бы так дураками и померли.
Наконец появились предрассветные сумерки. Туман
сделался серовато-синим и хмурым. Деревья, кусты и трава
на земле покрылись каплями росы. Угрюмый лес дремал. Река казалась неподвижной и сонной. Тогда я залез в свой комарник и крепко заснул.
Что-то
сделалось с солнцем. Оно уже не так светило, как летом, вставало позже и рано торопилось уйти
на покой. Трава
на земле начала сохнуть и желтеть. Листва
на деревьях тоже стала блекнуть. Первыми почувствовали приближение зимы виноградники и клены. Они разукрасились в оранжевые, пурпуровые и фиолетовые тона.
Время шло. Трудовой день кончился; в лесу
сделалось сумрачно. Солнечные лучи освещали теперь только вершины гор и облака
на небе. Свет, отраженный от них, еще некоторое время освещал
землю, но мало-помалу и он стал блекнуть.
Человек, прикрепленный к семье,
делается снова крепок
земле. Его движения очерчены, он пустил корни в свое поле, он только
на нем то, что он есть; «француз, живущий в России, — говорит Прудон, — русский, а не француз». Нет больше ни колоний, ни заграничных факторий, живи каждый у себя…
Это волновало ее до чрезвычайности. Почему-то она представляла себе, что торговая площадь, ежели приложить к ней руки,
сделается чем-то вроде золотого дна. Попыталась было она выстроить
на своей усадебной
земле собственный корпус лавок, фасом
на площадь, но и тут встретила отпор.
С наступлением октября начинаются первые серьезные морозы.
Земля закоченела, трава по утрам покрывается инеем, вода в канавках затягивается тонким слоем льда; грязь
на дорогах до того сковало, что езда в телегах и экипажах
сделалась невозможною. Но зато черностоп образовался отличный: гуляй мужичок да погуливай. Кабы
на промерзлую
землю да снежку Бог послал — лучше бы не надо.
— Постой, голубчик! — закричал кузнец, — а вот это как тебе покажется? — При сем слове он сотворил крест, и черт
сделался так тих, как ягненок. — Постой же, — сказал он, стаскивая его за хвост
на землю, — будешь ты у меня знать подучивать
на грехи добрых людей и честных христиан! — Тут кузнец, не выпуская хвоста, вскочил
на него верхом и поднял руку для крестного знамения.
Ведьма топнула ногою: синее пламя выхватилось из
земли; середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все, что ни было под
землею,
сделалось видимо как
на ладони.
Травники оказываются весною в половине апреля: сначала пролетают довольно большими стаями и очень высоко, не опускаясь
на землю, а потом, когда время
сделается потеплее, травники появляются парами по берегам разлившихся рек, прудов и болотных луж. Они довольно смирны, и в это время их стрелять с подъезда и с подхода. В одну пору с болотными куликами занимают они болота для вывода детей и живут всегда вместе с ними. Мне редко случалось встретить травников в болотах без болотных куликов, и наоборот.
Намоченная
земля сделалась мягка, и подъезжать к тетеревам стало удобно, не шумно даже
на колесах.
С весны и в продолжение всего лета стрепета в местах степных, далеких от жилья, не пуганые и не стреляные, особенно в одиночку или попарно, довольно смирны, но весьма скоро
делаются чрезвычайно дики и сторожки, особенно стайками, так что нередко, изъездив за ними десятки верст и ни разу не выстрелив, я принужден бывал бросать их, хотя и видел, что они, перелетев сажен сто или двести, опустились
на землю.
Это
делается не столько для удобрения
земли, сколько для того, чтобы легче было пахать яровую пашню, ибо
на плодоносной почве густая прошлогодняя жнива бывает выше колена.
На другой день было как-то особенно душно и жарко.
На западе толпились большие кучевые облака. Ослепительно яркое солнце перешло уже за полдень и изливало
на землю горячие лучи свои. Все живое попряталось от зноя. Властная истома погрузила всю природу в дремотное состояние. Кругом
сделалось тихо — ни звука, и даже самый воздух
сделался тяжелым и неподвижным.
После полудня погода испортилась. Небо стало быстро заволакиваться тучами, солнечный свет
сделался рассеянным, тени
на земле исчезли, и все живое попряталось и притаилось. Где-то
на юго-востоке росла буря. Предвестники ее неслышными, зловещими волнами спускались
на землю, обволакивая отдаленные горы, деревья в лесу и утесы
на берегу моря.
Да ежели бы старое-то горное начальство поднялось из
земли да посмотрело
на нынешние порядки, — господи, да что же это такое
делается?
Затворится небо, и
земля не даст плода; под конец небо
сделается медным, а
земля железной, и «по аэру» пронесется антихрист
на коне с огненною шерстью.
После постоянного ненастья, от которого размокла черноземная почва, сначала образовалась страшная грязь, так что мы с трудом стали уезжать по пятидесяти верст в день; потом вдруг
сделалось холодно и, поднявшись
на заре, чтоб выбраться поранее из грязного «Одного двора», мы увидели, что грязь замерзла и что
земля слегка покрыта снегом.
Старик, не заботясь ни о чем, продолжал прямо смотреть
на взбесившегося господина Шульца и решительно не замечал, что
сделался предметом всеобщего любопытства, как будто голова его была
на луне, а не
на земле.
— Уж такая-то выжига
сделался — наскрозь
на четыре аршина в
землю видит! Хватает, словно у него не две, а четыре руки. Лесами торгует — раз, двенадцать кабаков держит — два, да при каждом кабаке у него лавочка — три. И везде обманывает. А все-таки, помяните мое слово, не бывать тому, чтоб он сам собой от сытости не лопнул! И ему тоже голову свернут!
Растроганная и умиленная неожиданным успехом, Раиса Павловна
на мгновение даже
сделалась красивой женщиной, всего
на одно мгновение лицо покрылось румянцем, глаза блестели, в движениях сказалось кокетство женщины, привыкшей быть красивой. Но эта красота была похожа
на тот солнечный луч, который в серый осенний день
на мгновение прокрадывается из-за бесконечных туч, чтобы в последний раз поцеловать холоднеющую
землю.
Ему вдруг
сделалось страшно: он рысью пробежал шагов пять и упал
на землю.
— Я дело другое, князь. Я знаю, что делаю. Я царю не перечу; он меня сам не захочет вписать; так уж я поставил себя. А ты, когда поступил бы
на место Вяземского да
сделался бы оружничим царским, то был бы в приближении у Ивана Васильевича, ты бы этим всей
земле послужил. Мы бы с тобой стали идти заодно и опричнину, пожалуй, подсекли бы!
Господин официр поднял руки и подался вперед, но вдруг произошло нечто необыкновенное: он крякнул, все огромное туловище его покачнулось, поднялось от
земли, ноги брыкнули
на воздухе, и, прежде чем дамы успели вскрикнуть, прежде чем кто-нибудь мог понять, каким образом это
сделалось, господин официр, всей своей массой, с тяжким плеском бухнулся в пруд и тотчас же исчез под заклубившейся водой.
Части их были небольшие, но уже четверо чужих хозяев имели право
на общее владение неразмежеванною
землею, — и дедушке моему, нетерпеливому, вспыльчивому, прямому и ненавидящему домашние кляузы,
сделалась такая жизнь несносною.
— Семен Иванович,
на что вы так исключительны? Есть нежные организации, для которых нет полного счастия
на земле, которые самоотверженно готовы отдать все, но не могут отдать печальный звук, лежащий
на дне их сердца, — звук, который ежеминутно готов
сделаться… Надобно быть погрубее для того, чтоб быть посчастливее; мне это часто приходит в голову; посмотрите, как невозмущаемо счастливы, например, птицы, звери, оттого что они меньше нас понимают.
То мне хотелось уйти в монастырь, сидеть там по целым дням у окошка и смотреть
на деревья и поля; то я воображал, как я покупаю десятин пять
земли и живу помещиком; то я давал себе слово, что займусь наукой и непременно
сделаюсь профессором какого-нибудь провинциального университета.
Вышел священник и, склонив голову немного вниз, начал возглашать: «Господи, владыко живота моего!» Бегушев очень любил эту молитву, как одно из глубочайших лирических движений души человеческой, и сверх того высоко ценил ее по силе слова, в котором вылилось это движение; но когда он наклонился вместе с другими в
землю, то подняться затруднился, и уж Маремьяша подбежала и помогла ему; красен он при этом
сделался как рак и, не решившись повторять более поклона, опять сел
на стул.
Бегушев, выйдя
на улицу, не сел в экипаж свой, а пошел
на противоположный тротуар и прямо заглянул в освещенные окна кабинета Домны Осиповны. Он увидел, что Олухов подошел к жене, сказал ей что-то и как будто бы хотел поцеловать у ней руку. Бегушев поспешил опустить глаза в
землю и взглянул в нижний этаж; там он увидел молодую женщину, которая в домашнем костюме разбирала и раскладывала вещи. Бегушеву от всего этого
сделалось невыносимо грустно, тошно и гадко!
Возвращение домой произвело
на меня угнетающее впечатление, потому что я страшно устал и думал, что просто умру дорогой от усталости. А Николай Матвеич, не торопясь, шагал своей развалистой походкой и, поглядывая
на меня, улыбался своей загадочной улыбкой. Когда мы дошли до первых изб, я решил про себя, что больше ни за что в мире не пойду рыбачить… От усталости мне просто хотелось сесть
на землю и заплакать. А Николай Матвеич шагал себе как ни в чем не бывало, и мне
делалось совестно.
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу о
землях и выиграл ее и отнял у него всё имение; я видал отца твоего перед кончиной; его седая голова неподвижная, сухая, подобная белому камню, остановила
на мне пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти… и мне она осталась в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею тенью семейство злодея… я не знаю, каким образом всё это
сделалось… но кто, ты думаешь, кто этот нежный друг? — как, небо!.. в продолжении 17-ти лет ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце билось бы для него одною благодарностью.
— Кто это, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце? О Суламифь, красота твоя грознее, чем полки с распущенными знаменами! Семьсот жен я знал, и триста наложниц, и девиц без числа, но единственная — ты, прекрасная моя! Увидят тебя царицы и превознесут, и поклонятся тебе наложницы, и восхвалят тебя все женщины
на земле. О Суламифь, тот день, когда ты
сделаешься моей женой и царицей, будет самым счастливым для моего сердца.
Выношенного ястреба, приученного видеть около себя легавую собаку, притравливают следующим образом: охотник выходит с ним па открытое место, всего лучше за околицу деревни, в поле; другой охотник идет рядом с ним (впрочем, обойтись и без товарища): незаметно для ястреба вынимает он из кармана или из вачика [Вачик — холщовая или кожаная двойная сумка; в маленькой сумке лежит вабило, без которого никак не должно ходить в поле, а в большую кладут затравленных перепелок] голубя, предпочтительно молодого, привязанного за ногу тоненьким снурком, другой конец которого привязан к руке охотника: это
делается для того, чтоб задержать полет голубя и чтоб, в случае неудачи, он не улетел совсем; голубь вспархивает, как будто нечаянно, из-под самых ног охотника; ястреб, опутинки которого заблаговременно отвязаны от должника, бросается, догоняет птицу, схватывает и падает с добычею
на землю; охотник подбегает и осторожно помогает ястребу удержать голубя, потому что последний очень силен и гнездарю одному с ним не справиться; нужно придержать голубиные крылья и потом, не вынимая из когтей, отвернуть голубю голову.
(Садится
на землю, растерянно.) Что ж это такое
делается? А впрочем, берите! Это значит —
на снабжение армии?.. Только уж позвольте и мне парочку за компанию. (Начинает снимать сапоги.)
— Почесть что каждый год, что вот я ни живу; бог знает, отчего это! Кто говорит, что пахать начнут, пласт поднимут, так
земля из себя холод даст, а кто и
на черемуху приходит: что как черемуха цветет, так от нее сиверко
делается… Бог знает, как и сказать.
— Кроме птиц — все толкутся
на одном месте. Идет человек, наклоня голову, смотрит в
землю, думает о чем-то… Волки зимой воют — тоже и холодно и голодно им! И, поди-ка, всякому страшно — всё только одни волки вокруг него! Когда они воют, я словно пьяный
делаюсь — терпенья нет слышать!
«Единственно, чего я боюсь, это — быть деятельным. Все должны быть бездеятельными. Бездеятельность — полезнее всего, существующего между небом и
землею. Когда все
сделаются бездеятельными, то
на земле наступит полное спокойствие».
Вода из моря поднимается туманом; туман поднимается выше, и из тумана
делаются тучи. Тучи гонит ветром и разносит по
земле. Из туч вода падает
на землю. С
земли стекает в болота и ручьи. Из ручьев течет в реки; из рек в море. Из моря опять вода поднимается в тучи, и тучи разносятся по
земле…
Все остальное
делалось скоро, мы спешили изготовить дело к поездке фельдмаршала в Петербург, и изготовили так благовременно, что он мог до отъезда изучить и детали дела. Это было необходимо для обстоятельного объяснения
на каждый могущий возникнуть в Петербурге вопрос. Самбурский был очень доволен, что князь вникает в дело внимательно и даже делает себе отметки о
землях.
Когда Меркулов вышел за шлагбаум,
на шоссе уже стало темнеть, и звезды, сперва большие и светлые, как серебряные пятачки,
сделались острые и яркие и точно смотрели
на землю.
Удар сокола с такой высоты, что едва можно разглядеть его, как темное пятнышко, стоящее в небе, бывает иногда очень косвенный (диагональный), и сокол может свалиться с добычей даже за полверсты и более, и потому надобно скакать туда, чтоб немедленно отыскать его, пока он не успел наесться и
сделаться негодным к продолжению охоты; при травле же гусей поспешность еще необходимее: когда сокол вышибет одного гуся из стаи — иногда повторенным ударом, если первый окажется недостаточным, — и опустится
на него или свалится с ним
на землю, то вся стая гусей бросится
на помощь погибающему товарищу, и если охотник не подоспеет, то гуси своими крыльями и носами не только изуродуют сокола, но даже забьют до смерти.
Если бы газы не
делались новые, не смешивались бы с другими, не переменялись бы, то воздух бы стоял над
землею и не шевелился бы, как вода в ведре, когда она устоится; но
на земле беспрестанно
делаются новые газы, и те, какие есть, смешиваются с другими веществами.
Подле города Неаполя есть одна такая пещера. В ней дурной воздух всегда стоит внизу
на аршин от
земли, а выше хороший воздух. Человек будет ходить по этой пещере, и ему ничего не
сделается; а собака — как войдет, так и задохнется.
Так и
сделалось. Как пришел вечер, птицы потянули
на ночлег, каждая в свою сторону: одна к лесу, другая к болоту, третья в поле; и все с сетью упали
на землю, и охотник взял их.
В христианстве должно быть придаваемо одинаково серьезное значение как тому, что Христос воплотился, «
на земле явися и с человеки поживе», пострадал и воскрес, так и тому, что Он вознесся
на небо, снова удалился из мира,
сделался для него опять, хотя и не в прежнем смысле, трансцендентен, пребывает
на небеси, «седяй одесную Отца» [Господь, после беседования с ними <апостолами>, вознесся
на небо и воссел одесную <т. е. справа от> Бога (Мк. 16:19).].
Между тем с Гусевым стало твориться что-то неладное. То он впадал в апатию и подолгу молчал, то вдруг начинал бредить с открытыми глазами. Дважды Гусев уходил, казаки догоняли его и силой приводили назад. Цынги я не боялся, потому что мы ели стебли подбела и черемуху, тифозных бактерий тоже не было в тайге, но от истощения люди могли обессилеть и свалиться с ног. Я заметил, что привалы
делались все чаще и чаще. Казаки не садились, а просто падали
на землю и лежали подолгу, закрыв лицо руками.
Часа через два буря стала понемногу стихать. Ветер
сделался слабее, и промежутки затишья между порывами стали более удлиненными. Сквозь дымовое отверстие в крыше виднелось темное небо, покрытое тучами. Снег еще падал, но уже чувствовалось влияние другой силы, которая должна была взять верх и успокоить разбушевавшуюся стихию, чтобы восстановить должный порядок
на земле.
В Париже с Жозефом
сделалось нечто еще более мудреное. Снося свою унизительную роль дорогой, Висленев надеялся, что он в первый и в последний раз разыгрывает роль мажордома, и твердо ступил
на землю Парижа. И в самом деле, здесь он у самого амбаркадера был приглашен Глафирой в экипаж, сел с нею рядом, надулся и промолчал во все время переезда, пока карета остановилась пред темным подъездом Hôtel de Maroc в rue Seine.